«Готовилась к родам,
а надо со смертью столкнуться»

Лидия Ясинская, 34 года, Санкт-Петербург

Моя первая беременность закончилась выкидышем на маленьком сроке, это было в 2011 году. Я буквально только узнала о ней и через неделю оказалась в больнице на сохранении. Начались обильные кровотечения. Мне сделали чистку. Пожалуй, это была самая травматичная история, потому что она сопровождалась медицинским насилием — я не понимаю, зачем делать чистку на раннем сроке, это болезненно для тела и души. Врачи просто выскабливают и ничего не показывают, ты не родила — у тела с психикой диссонанс, внутри опустошение. Ты была беременной и чувствовала себя беременной, а вот ты уже не беременна.

у меня было 4 потери.

После этого я благополучно родила дочь и сына. В 2017 году снова забеременела, это было незапланированно, я была в истощённом физическом состоянии после вынашивания двух детей, кормления. Мне диагностировали анемию, капали железо — это делалось без контроля.
С самого начала было ощущение, что что-то пойдёт не так, до 14 недель я не чувствовала беременность, только живот рос. Я просила, чтобы ребёнок мне приснился — и он приснился, больше никакого контакта с ним не было. Всю беременность мне приходила информация про потери. У меня возникали приступы агрессии, я кричала на детей.

Я должна была родить восьмого марта. Первого марта ребёнок замер. Знаю, что перед родами случается такое. Я позвонила своей акушерке, она предложила мне сделать УЗИ или КТГ. Я будто уже всё понимала, но не хотела признать. Он был ещё живой, он впал в кому из-за тромба в пуповине. Второго марта я приехала в женскую консультацию, попросила послушать сердцебиение, они сказали, что всё нормально, предложили ехать в роддом. Мы отказались, я выбираю рожать детей дома. Мы сходили
в церковь, всё было умиротворённо. Пятого марта мне стало не по себе,
мы с мужем поехали делать КТГ. Там уже тишина была. Сердце не билось, ребёнок не шевелился.

Со мной начали разговаривать, что ребёнок замер, так бывает, главной задачей было бережно его родить. Мне повезло с роддомом, врачами — они объяснили пошагово, что за чем будет следовать. Нужно было родить самой, чтобы не травмировать матку. Положили в отдельный изолятор. Моё тело прекрасно сработало, после того, как мне дали таблетку, запустился процесс родов. Я предлагала мужу присутствовать на родах, он сказал: «Я не готов».

Я всех предупреждала, что хочу подержать ребёнка, хочу с ним попрощаться. Меня отговаривали, но я была настойчивой. Мальчик был похож на мужа. Его положили на мой живот. Я прощалась 15 минут, никто не давил. Меня оставили в родилке, не знали, куда деть. Я лежала и плакала в подушку, не позволяла себе рыдать в голос, чтобы никого не пугать. Я трезво ко всему относилась, врачи предлагали успокоительные, говорили: «Вы только не держите в себе». Меня отпустили в тот же день. Приехала домой к ночи, почувствовала опустошение. Непонятно было, что говорить детям. Дочке было шесть лет, она ждала братика,
я объяснила, что он умер. Сыну было два годика, он ещё ничего
не понимал, увидел только, что я какая-то другая.

Я лежала дома, восстанавливалась, позволила себе ничего не делать,
не делать вид, что я не рожала. Через какое-то время почувствовала,
что недодержала ребёнка, это вырывалось рыданиями. Началась волокита с похоронами, мы решили кремировать тело. Чтобы это сделать, нужно было поехать к следователю, написать, что претензий к роддому нет. Я не искала виноватых, невозможно заставить кого-то жить.

Ребёнка кремировали за счёт государства. Для меня было странно ездить в учреждения, которые занимаются похоронами: ты к родам готовилась, а надо со смертью столкнуться. Мы приехали в морг, забрали закрытый гробик. Нам сказали: «Лучше не открывать». Я жалею, что мы не открыли, муж был не в состоянии. В крематории всё было буднично, мы поставили гробик, попрощались. А потом приехали и забрали чёрный ящичек. Мы решили его похоронить. У моего мужа родители умерли — между могилами был цветничок, мы туда закопали, посадили сверху можжевельник. Поплакали и отпустили. Мы ездили с детьми на кладбище, было ощущение, что важно им увидеть: живот не просто исчез. Мы дали имя малышу — Максим. Через год у дочки начались постоянные разговоры про Максима, она стала всем рассказывать, что у неё есть братик. Мы обратились за помощью к детскому психологу, дочери нужна была поддержка.

Я возвращалась к жизни, раз в месяц стабильно накрывало, в день родов — восьмого числа. Приходили слёзы, грусть. Я приняла это. Максим дал мне сильный толчок для работы доулой. Когда всё случилось, я уже помогала женщинами, и мне было страшно, что на меня будут смотреть как на прокажённую. Но через три месяца меня позвали в роды, сказали, что нужна именно я. Так подтвердилось, что со мной всё нормально, я благодарна за это. Потом началась череда клиенток с потерями. Было ощущение, что мне дозволено ходить в эту тему, потому что ты не можешь вывести человека оттуда, где сама не была.

Через полтора года у меня появилось желание родить ребёнка. Я почти сразу забеременела. Мы пошли на первое УЗИ — ребёнок замерший. Был шок. Как два ребёнка подряд? Я поехала рожать домой, написала знакомым гинекологам, акушеркам. Пришло осознание, что ребёнок мёртвый, тело запустило процесс родов. К утру я сама родила — акушерка не успела приехать. Мы похоронили недалеко от дома ребёнка, это тоже был мальчик.

Через месяц я поехала в Сочи с детьми, нужно было переключиться. Приходила эмоционально в себя. И через два месяца снова забеременела, это было неожиданно, овуляция пришла на пять дней раньше. Радости у меня не было. Случился выкидыш, мы были вместе
с мужем — это был мальчик. Врачи сказали сдать анализы, они показали, что с моим здоровьем всё нормально. В процессе рождения детей мы практически ни на что не можем повлиять. Если ребёнок воплотился
в физической оболочке, он рано или поздно умрёт, ты не знаешь, когда это произойдёт. Это одинаково тяжело на любой стадии, сроке, в любом возрасте. А мы все живём бессмертные. Мы потеряли культуру уважения смерти, культуру прощания.

После потерь я дважды делала закрытие родов, это славянский ритуал, мы закрывали сразу четыре моих потери. Надо было каждому ребёночку купить приданое — распашонку, пелёночку, игрушку. Ты приходишь в магазин, начинаешь выбирать — и сначала это «Прийти, купить что-нибудь и уйти», а потом «А что бы ему подошло? А что бы я хотела?». Хочется уже чего-то получше. Это вскрывает. На самом ритуале мы одевали брёвнышки в эту одежду с определёнными словами, и я держала их столько, сколько мне надо. В какой-то момент наступает ощущение, что можно отпустить. Эти полешечки отправляются в печку. После ритуала стало легче.

Недавно у меня закончился год траура, я поняла что мне достаточно детей, можно остановиться. Конечно, тяжело признать, что в доме хранится много вещей на всякий случай для следующего ребёнка. Они фактически сжирают нужное пространство. Увидеть их, расстаться с ними — значит вернуться в настоящий момент.

Я всех предупреждала, что хочу подержать ребёнка, хочу с ним попрощаться. Меня отговаривали, но я была настойчивой.